Навстречу 150-летию со дня рождения В.И.Ленина. "Кровавое воскресенье" как этап на пути развития революционного процесса.

115 лет назад произошло трагическое событие, т.н. "кровавое воскресенье". 9 января ( или 22 января по новому стилю) царские войска по приказу самодержца Николая II расстреляли мирную демонстрацию граждан, требовавшую социальных перемен в Российской империи. Безоружных людей под выстрелы безжалостных царских опричников подставил весьма сомнительный персонаж поп Гапон. Погибло более 200 и было ранено более 800 человек. Эти события покрыли несмываемым позором царский трон, послужили началом Первой русской революции. В канун годовщины трагических событий КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ КОММУНИСТЫ РОССИИ проведет целый ряд памятных мероприятий, состоятся также дискуссии о причинах и последствиях народного выступления и последующего восстания, об исторических уроках. В.И.Ленин, находящийся в этот период в эмиграции, но прикладыавший большие силы к организации революционной борьбы в России, долгое время изучал действия Гапона, как политического лидера, пользующегося на определенном этапе доверием рабочего класса, пытался воздействовать на него и в какой-то момент понял, что дело тут не в заблуждениях Гапона, а в его амбициях и беспринципности; В.И.Ленин сурово осудил практику гапоновщины и дал рабочему классу ценные и конкретные указания по организации революционной борьбы.

Предлагаем Вашему вниманию отрывок из воспоминаний Н.К.Крупской о том, как В.И.Ленин оценивал события, о которых идет речь:

Этот фрагмент — часть трёхтомных мемуаров Н.К. Крупской «Воспоминания о Ленине», вышедших в 1930-е годы.

"Вскоре приехал в Женеву Гапон. Попал он сначала к эсерам, и те старались изобразить дело так, что Гапон «их» человек, да и всё рабочее движение Питера также дело их рук. Они страшно рекламировали Гапона, восхваляли его. В то время Гапон стоял в центре всеобщего внимания, и английский «Times» (газета «Время») платил ему бешеные деньги за каждую строчку.

Через некоторое время после приезда Гапона в Женеву к нам пришла под вечер какая-то эсеровская дама и передала Владимиру Ильичу, что его хочет видеть Гапон. Условились о месте свидания на нейтральной почве, в кафе. Наступил вечер. Ильич не зажигал у себя в комнате огня и шагал из угла в угол.

Через некоторое время после приезда Гапона в Женеву к нам пришла под вечер какая-то эсеровская дама и передала Владимиру Ильичу, что его хочет видеть Гапон. Условились о месте свидания на нейтральной почве, в кафе. Наступил вечер. Ильич не зажигал у себя в комнате огня и шагал из угла в угол.

Гапон был живым куском нараставшей в России революции, человеком, тесно связанным с рабочими массами, беззаветно верившими ему, и Ильич волновался этой встречей.

Один товарищ недавно возмутился: как это Владимир Ильич имел дело с Гапоном!

Конечно, можно было просто пройти мимо Гапона, решив наперёд, что от попа не будет никогда ничего доброго. Так это и сделал, например, Плеханов, принявший Гапона крайне холодно. Но в том-то и была сила Ильича, что для него революция была живой, что он умел всматриваться в её лицо, охватывать её во всем её многообразии, что он знал, понимал, чего хотят массы. А знание массы дается лишь соприкосновением с ней. Ильича интересовало, чем мог Гапон влиять на массу.

Владимир Ильич, придя со свидания с Гапоном, рассказывал о своих впечатлениях. Тогда Гапон был еще обвеян дыханием революции. Говоря о питерских рабочих, он весь загорался, он кипел негодованием, возмущением против царя и его приспешников. В этом возмущении было немало наивности, но тем непосредственнее оно было. Это возмущение было созвучно с возмущением рабочих масс. «Только учиться ему надо, — говорил Владимир Ильич. — Я ему сказал: „Вы, батенька, лести не слушайте, учитесь, а то вон где очутитесь, — показал ему под стол“».

8 февраля Владимир Ильич писал в № 7 «Вперёд»: «Пожелаем, чтобы Г. Гапону, так глубоко пережившему и перечувствовавшему переход от воззрений политически бессознательного народа к воззрениям революционным, удалось доработаться до необходимой для политического деятеля ясности революционного миросозерцания».

Гапон никогда не доработался до этой ясности. Он был сыном богатого украинского крестьянина, до конца сохранил связь со своей семьёй, со своим селом. Он хорошо знал нужды крестьян, язык его был прост и близок серой рабочей массе; в этом его происхождении, в этой его связи с деревней, может быть, одна из тайн его успеха; но трудно было встретить человека, так насквозь проникнутого поповской психологией, как Гапон. Раньше он никогда не знал революционной среды, а по натуре своей был не революционером, а хитрым попом, шедшим на какие угодно компромиссы. Он рассказывал как-то: «Одно время нашли на меня сомнения, поколебалась во мне вера. Совсем расхворался, поехал в Крым. В то время был там старец, говорили, святой жизни. Поехал я к нему, чтобы в вере укрепиться. Пришел я к старцу; у ручья народ собравшись, и старец молебен служит. В ручье ямка, будто конь Георгия Победоносца тут ступил. Ну, глупость, конечно. Но, думаю, не в этом дело, — вера у старца глубока. Подхожу после молебна к старцу благословиться. А он скидает ризу да говорит: „А мы тут лавку свечную поставили, наторговали сколько!“ Вот те и вера! Еле живой я домой дошёл. Был у меня приятель тогда, художник Верещагин, говорит: „Брось священство!“ Ну, подумал я: сейчас на селе родителей уважают, отец — старшина, ото всех почёт, а тогда станут все в глаза бросать: сын — расстрига! Не сложил я сана».

В этом рассказе весь Гапон.

В центре — Гапон и петербургский градоначальник Иван Фуллон на открытии Коломенской секции Союза фабричных рабочих. Ноябрь 1904 года.
О Фуллоне Гапон упоминает в своих мемуарах.

Учиться он не умел. Он уделял немало времени, чтобы учиться стрелять в цель и ездить верхом, но с книжками дело у него плохо ладилось. Правда, он, по совету Ильича, засел за чтение плехановских сочинений, но читал их как бы по обязанности. Из книг Гапон учиться не умел. Но не умел он учиться и из жизни. Поповская психология застилала ему глаза. Попав вновь в Россию, он скатился в бездну провокаторства.

С первых же дней революции Ильичу стала сразу ясна вся перспектива. Он понял, что теперь движение будет расти как лавина, что революционный народ не остановится на полпути, что рабочие ринутся в бой с самодержавием. Победят ли рабочие, или будут побеждены, – это видно будет в результате схватки. А чтобы победить, надо быть как можно лучше вооружённым.

У Ильича было всегда какое-то особое чутье, глубокое понимание того, что переживает в данную минуту рабочий класс.

Меньшевики, ориентируясь на либеральную буржуазию, которую надо было ещё раскачивать, толковали о том, что надо «развязать» революцию, — Ильич знал, что рабочие уже решились бороться до конца. И он был с ними. Он знал, что остановиться на полдороге нельзя, что это внесло бы в рабочий класс такую деморализацию, такое понижение энергии в борьбе, принесло бы такой громадный ущерб делу, что на это нельзя было идти ни под каким видом. И история показала, что в революции пятого года рабочий класс потерпел поражение, но побежден не был, его готовность к борьбе не была сломлена. Этого не понимали те, кто нападал на Ленина за его «прямолинейность», кто после поражения не умел ничего сказать, кроме того, что «не нужно было браться за оружие». Оставаясь верным своему классу, нельзя было не браться за оружие, нельзя было авангарду оставлять свой борющийся класс.

И Ильич неустанно звал авангард рабочего класса — партию — к борьбе, к организации, к работе над вооружением масс. Он писал об этом во «Вперёд», в письмах в Россию.

«Девятое января 1905 года обнаружило весь гигантский запас революционной энергии пролетариата и всю недостаточность организации социал-демократов», — писал Владимир Ильич в начале февраля в своей статье «Должны ли мы организовать революцию», каждая строка которой дышит призывом перейти от слов к делу.

Ильич не только перечитал и самым тщательным образом проштудировал, продумал всё, что писали Маркс и Энгельс о революции и восстании, — он прочёл немало книг и по военному искусству, обдумывая со всех сторон технику вооруженного восстания, организацию его. Он занимался этим делом гораздо больше, чем это знают, и его разговоры об ударных группах во время партизанской войны, «о пятках и десятках» были не болтовней профана, а обдуманным всесторонне планом.

Служащий «Société de lecture» был свидетелем того, как раненько каждое утро приходил русский революционер в подвёрнутых от грязи на швейцарский манер дешёвеньких брюках, которые он забывал отвернуть, брал оставленную со вчерашнего дня книгу о баррикадной борьбе, о технике наступления, садился на привычное место к столику у окна, приглаживал привычным жестом жидкие волосы на лысой голове и погружался в чтение. Иногда только вставал, чтобы взять с полки большой словарь и отыскать там объяснение незнакомого термина, а потом ходил всё взад и вперед и, сев к столу, что-то быстро, сосредоточенно писал мелким почерком на четвертушках бумаги.

Большевики изыскивали все средства, чтобы переправлять в Россию оружие, но то, что делалось, была капля в море. В России образовался Боевой комитет (в Питере), но работал он медленно. Ильич писал в Питер: «В таком деле менее всего пригодны схемы, да споры и разговоры о функциях Боевого комитета и правах его. Тут нужна бешеная энергия и ещё энергия. Я с ужасом, ей-богу, с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали! А говорят учёнейшие люди… Идите к молодёжи, господа! Вот одно единственное, всеспасающее средство. Иначе, ей-богу, вы опоздаете (я это по всему вижу) и окажетесь с „учёными“ записками, планами, чертежами, схемами, великолепными рецептами, но без организации, без живого дела… Не требуйте никаких формальностей, наплюйте, христа ради, на все схемы, пошлите вы, бога для, все „функции, права и привилегии“ ко всем чертям».

И большевики делали в смысле подготовки вооружённого восстания немало, проявляя нередко колоссальный героизм, рискуя каждую минуту жизнью. Подготовка вооружённого восстания — таков был лозунг большевиков. О вооружённом восстании толковал и Гапон.

Вскоре по приезде он выступает с проектом боевого соглашения революционных партий. В № 7 «Вперёд» (от 8 февраля 1905 г.) Владимир Ильич даёт оценку предложения Гапона и подробно освещает весь вопрос о боевых соглашениях.

Гапон взял на себя задачу снабдить питерских рабочих оружием. В распоряжение Гапона поступали всякого рода пожертвования. Он закупал в Англии оружие. Наконец дело было слажено. Найден был пароход — «Джон Графтон», капитан которого согласился везти оружие и сгрузить его на одном из островов невдалеке от русской границы. Не имея представления, как ведутся нелегальные транспортные дела, Гапон представлял себе дело гораздо проще, чем оно было в действительности. Чтобы организовать дело, он взял у нас нелегальный паспорт и связи и отправился в Питер. Владимир Ильич видел во всём предприятии переход от слов к делу. Оружие нужно рабочим во что бы то ни стало. Из всего предприятия, однако, ничего не вышло. «Графтон» сел на мель, и вообще подъехать к намеченному острову оказалось невозможным. Но и в Питере Гапон ничего не смог сделать. Ему пришлось скрываться в убогих квартирах рабочих. Пришлось жить под чужим именем, все сношения были страшно затруднены, адреса эсеров, где надо было условиться о приеме транспорта, оказались мифическими. Только большевики послали на остров своих людей. На Гапона всё это произвело ошеломляющее впечатление. Жить нелегально, впроголодь, никому не показываясь, совсем не то, что выступать, ничем не рискуя, на тысячных собраниях. Налаживать конспиративную доставку оружия могли лишь люди совершенно иного революционного закала, чем Гапон, готовые идти на всякую безвестную жертву…"

Публикация подготовлена Секретариатом ЦК КПКР